Когда-то и недавно

Поль Верлен (1844–1896) придумал термин «проклятые поэты» — так он обозначил талантливых отщепенцев, не способных и не желающих вести добропорядочную буржуазную жизнь. И сам он тоже был из их числа. Судьба ли вела Верлена путаными тропами, или он своевольно заставлял ее круто менять маршрут, но метаний на его долю выпало много: он то решал жениться и остепениться, то, бросив семью, пускался в странствие с юным Рембо, то пытался стать фермером, то сидел в тюрьме. Неизменным в его жизни оставалось лишь одно: он писал стихи — музыкальные, удивительные по силе воздействия, оказавшие огромное влияние на его современников и поэтов следующих поколений.

«Он как никто выразил долгую гложущую и неотпускающую боль утраченного обладанья», — Борис Пастернак

«Верлен был яснее и проще своих учеников: в его всегда меланхолических, звучащих глубокой тоской стихах был ясно слышен вопль отчаяния, боль чуткой и нежной души, которая жаждет чистоты, ищет Бога и не находит, хочет любить людей и не может», — Максим Горький

«В своих стихах он умел подражать колоколам, уловил и закрепил запахи преобладающей флоры своей родины, с успехом передразнивал птиц и перебрал в своем творчестве все переливы тишины, внутренней и внешней, от зимнего звездного безмолвия до летнего оцепененья в жаркий солнечный полдень. Он как никто выразил долгую гложущую и неотпускающую боль утраченного обладанья, все равно, будь то утрата Бога, который был и которого не стало, или женщины, которая переменила свои мысли, или места, которое стало дороже жизни и которое надо покинуть, или утрата покоя.
Он давал языку, на котором писал, ту беспредельную свободу, которая и была его открытием в лирике…», — Борис Пастернак

«В дождик… Модильяни ходил с огромным очень старым черным зонтом. Мы иногда сидели под этим зонтом на скамейке в Люксембургском саду, шел теплый летний дождь, около дремал cтарый дворец в итальянском вкусе, а мы в два голоса читали Верлена, которого хорошо помнили наизусть, и радовались, что помним одни и те же вещи…
Люди старше нас показывали, по какой аллее Люксембургского сада Верлен, с оравой почитателей, из «своего кафе», где он ежедневно витийствовал, шел в «свой ресторан» обедать», — Анна Ахматова

«…Несколько книг — драгоценнейшее достояние мировой поэзии, первоклассные произведения гениального мастера, не только прекрасные сами по себе, но, как радиоактивная руда, излучившие свою творческую энергию во многих других поэтах, вызвавшие к жизни многое и многое в поэзии последнего полувека и продолжающие влиять и сейчас.
И вот эта жадность к жизни, умение лирически влюбляться в любой пустяк, и отсюда — умение петь всеми словами от самых возвышенных до самых грубых, — дали могучий освобождающий толчок всей последующей поэзии.
Верлен первый дал урбанистические стихи. Верлен первый дал индустриальный пейзаж. Верлен первый осуществил социальную патетику без оскорбительной «жалости» к «униженным и оскорбленным»…», — Георгий Шенгели

Душа в тоске, в тоске глубокой
Из-за нее, из-за далекой.
Пусть в сердце нет ее давно,
Не унимается оно.
Хоть сердце и душа в печали
От этой женщины бежали.
Пусть в сердце нет ее давно,
Не унимается оно.

Мы обманулись, вы и я,
Игрой условностей взаимной:
Нам лето не дало житья,
Мозг поразив горячкой дивной.
Весна, коль память мне верна,
Слегка смешала карты наши,
Мы словно выпили вина,
Но, к счастью, не из горькой чаши!

По степи огромной
Простирая взгляд,
Веет грустью томной
Тающий закат.
В этой грусти томной
Я забыться рад:
Канет дух бездомный
В тающий закат.